В стылом воздухе улицы плясали крошки хлеба. Кто-то сыпал их из окна на головы голубей, упиваясь собственной добротой и щедростью. Но в полете крошки превращались к горячие капли свинца и с тяжелыми мрачными шлепками растекались по карнизу. Голуби улетели, неуклюже взмахивая обожженными крыльями, а крошки все сыпались и сыпались, гулко били по ржавому карнизу, как куранты хриплых часов. Часы отсчитывали секунды темноты, продолговатые блестящие крупинки, время от времени вновь перебирая уже отброшенные и раскручивая их, чтобы взглянуть на прожитые мгновения с другой стороны.
Крошки кончились, и замерли куранты, но протяжный гул басовой струной тянулся в воздухе. Из окна вывалилась последняя горбушка хлеба и покатилась по несуществующей струне куда-то вниз. Грустный солнечный котенок внезапно встрепенулся и попытался ее поймать, но горбушка выскользнула из мягких лапок и, сверкнув в лучах солнечной шерстки, превратилась в кусочек черного мрамора. С последним басовым аккордом он упал на раздробленный бетон старой дороги, и от него весело побежали маленькие трещинки, складываясь в слова: «И на фига я это все написала?!»